Он был художник.
Приехав из Нижнего, снял две комнаты в московской квартире в центре и там же сделал себе мастерскую, писал картины продавая на улице у ЦДХ, а часть гонорара отдавал хозяйке. Звали его Артур, но друзья называли - Тюря.
То ли от того, что с виду он был похож на брошенную бездомную шавку с глазами спаниеля, - то ли от того, что считал себя гением, но гении в людском понимании не должны выглядеть бомжами. Единственное, что выдавало его импозантность и близость к богеме - это шляпа, да- да, именно шляпа, чёрная с небольшими полями,
перевязанная по окружности тёмно-зелёной блестящей лентой и пером, торчащим с левого бока, а ещё длинные до лопаток, тоже чёрные вьющиеся распущенные волосы, похожие на уши того же спаниеля.
Тюря был необычайно подвижен, общителен, вхож в дома «мажориков», которые его почему-то охотно спонсировали и вечно вляпывался в истории, по - моему ему было необходимо с кем-нибудь поспорить, подраться, разобраться. Иначе, «талант его не пробивал», как он сам мне объяснял.
Всё было бы ничего, если бы однажды он не влюбился.
Почему я так говорю: дело в том – Тюря никогда ни в кого не влюблялся, хотя, не смотря на его вид, в женщинах недостатка не имел, даже напротив, скажу по секрету: он от них скрывался, не раз просил меня прикрыть его от очередной назойливой поклонницы. И я, как истинный друг помогала ему в этом очень даже нелёгком деле.
Но однажды, Тюрю как подменили. Он престал бывать на тусовках, стал сдержан в выражениях, не напивался по вечерам с продолжением на несколько дней, купил себе длинное чёрное пальто и заменил потертые джинсы на элегантный дорогущий костюм от Versace. Перестал
просить меня отбивать от него дам. Его мастерская пребывала в идеальном порядке, что его натуре не свойственно - это меня весьма удивляло, когда я заходила за подрамником или холстом, который считался дефицитом, стоил дорого, но Тюря его где - то доставал практически за даром. Тюря влюбился!
Месяца через четыре, он пришёл ко мне домой и рассказал то, что я поведаю вам сейчас:
«Она моложе него на шестнадцать лет (Тюре – сорок с гаком), из интеллигентной еврейской, но обнищавшей, обобранной страной семьи. Учится на заочном и работает.
Не просто красива, а очень, умна и принципиальна.
Тюря водит её по музеям и театрам, обсуждает с ней новые книги и фильмы, стоит планы на будущее. Но так, как постоянного заработка не будет имеет никогда, хочет бросит рисовать и пойти программистом в офис.»
- Бросить писать! - Тюря, ты с ума сошёл, ты же талантище! Ты потеряешь себя! - вскричала я, роняя папку с набросками.
На что он мне ответил: - «Пусть!» и ушёл, хлопнув дверью.
Он действительно устроился в офис и перестал рисовать. Они поженились, Ляля переехала к нему в квартиру и со временем, вроде бы все успокоились. Примерно год я ничего о нём не слышала: « женился друг - значит погиб» - гласит жизненная мудрость.
Но это не конец истории, а самая её середина.
Тюря позвонил мне тёплым майским вечером и попросился приехать.
Я растолкала уснувшего мужа, объяснила положение дел: «Только не на нашей территории, иди с ним в кафе, позвони если что», - скомандовал мой адмирал и перевернувшись на другой бок захрапел, а я напяливая на себя одной рукой джинсы, другой набирала номер телефона : - « У старого башмачника» в одиннадцать, еду».
В кабаке было душно и дымно. Тюрю я заметила не сразу - не узнала, он похудел, посерел, взгляд карих глаз стал запуганный и совершенно несчастный.
- Что случилось? – обеспокоено пролепетала я.
- Лялька предала меня, понимаешь?! - прошипел он и выпил рюмку водки - графин был пуст.
- Рассказывай уже, и хватит пить, я тебя на себе не потащу, – отчаянно пытаясь напугать его, я стукнула кулаком по столу – Ну, чего ты меня вытащил, мне завтра на работу вставать, говори уже!
И тут он заплакал как ребенок, свесив голову на грудь, запричитал: - «Как мне жить то, как?»
Оказалось вот что:
«Вчера они возвращались из гостей, Тюря
водил её «к своим» в монастырь в Листах сданный под мастер - класс, тусовка была не большая; Танька – она же хозяйка мастерской - художница из Химок, энергичная брюнетка, вечно обвешанная бижутерией как новогодняя ёлка, выставляется сейчас в Париже благодаря своему новому спонсору, Витёк и Вячек – два брата-близнеца из Архитектурного и их новый знакомый иностранец, то ли американец, то ли итальянец, скорее американский итальянец Ричард.
Погуляли хорошо. Даже постреляли на пустыре ночью из настоящего браунинга в тёмное весеннее небо, целясь в треугольное созвездие Цефея.
А когда Тюря собрался с Лялей домой, к ним в такси напросился Ричард, он тоже в центре живёт и ему как раз по пути. На Таганке Ляле безумно захотелось пить, и Тюря вышел из машины за Коко-колой в киоск, купил, обернулся на скрежет шин и увидел только на миг задний капот «Пежо». Ляльку увёз иностранец».
Тюря беспробудно пил месяц и звонил мне каждый день. Без Ляли существовать он не мог, это было ясно, его выгнали с работы, он лежал на кровати и ничего не ел. Я приезжала к нему по вечерам и кормила полуфабрикатами, а после спешила домой.
Муж ворчал, что я спасаю какого-то забулдыгу, но терпел.

Но хуже всех было Ляльке. Когда она жила с Тюрей, то целыми днями плакала от жалости к себе, к нему и родителям. А когда познакомилась с иностранцем, месяца три до того как бросить Тюрю, то же плакала, но, ссылаясь на больную гриппом подругу из Твери за которой некому ухаживать, уезжала к своему Ричарду в «квартиру под звёздами», как он называл переделанный чердак с евроремонтом, правда пока без мебели и неотделанного второго этажа.
Там, на крыше «Дома на набережной» смотря на тонущие огни города в Москва - реке она позировала ему в подаренной Тюрей норковой шубке, накинутой на обнажённое тело, он же рисуя её, рассказывал как увезёт в Америку, как там хорошо жить и как она не вписывается в серую московскую массу толпы.
- Россия умерла? – с отчаянием спрашивала Ляля.
- Да, и с этим надо смериться, - отвечал Ричард.
Ляля понимала, но смириться не могла, ни с гибелью, ни с жившими в этом кошмаре Тюрей и родителями, но мысленно она уже была далеко и этим жила, а ещё – любовью.

В строительном общежитии обитали совсем не студенты.
Небольшая комнатка куда ночью привёз месяц назад Лялю Ричард была обставлена богатой по тем временам мебелью в стиле «КлассИк»: огромный стол красного дерева, резные стулья с блестящими колпачками на передних ножках, в углу - поблескивал черной кожей диван, покрытый пледом под зебру, на полу шкура настоящего белого медведя с раскрытой зубастой пастью и стеклянными ничего не выражающими глазами. Тяжёлые тёмно - бордовые гардины до пола, как и бордовый виноград, свешивающийся из хрустальной огромной вазы для фруктов на стол.
-Я скажу тебе правду, я не иностранец и никогда не смогу увести тебя отсюда. Я хочу, чтоб ты это знала - не могу больше тебе врать.
Ляля рассмеялась, зло с ненавистью, так громко, что казалось, бокалы на столе зазвенели.
Ричард смутился, но продолжал:
- Вот чем я занимаюсь, моя новая «братва», классные ребята, знакомься: – Бес, Рыжий, вон тот лысый – Фома…
- Фома, подай даме стул, - скомандовал Ричард.
- Какое вино предпочитаете?- вежливо спросил Бес, открывая со скрипом дверцу бара в горке - толстый, но проворный детина со стеклянным взглядом как у медвежьей головы на полу, открывая со скрипом дверцу бара в горке.
Разлив по бокалам Французское шампанское, Бес и остальные удалились.
Ляля поправив высокую прическу собранную на макушке в пышный хвост из длинных чёрных смоляных волос села на диван запрокинув ногу на ногу в ажурных гипюровых чулках так, что короткая серая шерстяная юбка в огромную красную клетку задралась обнаружив белоснежную узкую полоску бедра и томно вопросительно посмотрела снизу – вверх на Ричарда бархатным взглядом из- за длинных загнутых кверху густых ресниц.
- Ляля, будь моей сегодня, - тихо попросил Ричард, присаживаясь на мягкий диван около неё.
-Нет, холодно ответила Ляля, как бы нехотя, расстегивая верхнюю пуговицу красной, бархатной блузы и пригубила вино.
-Ляля, ты должна понять; завтра я уезжаю, но не заграницу, и никогда не смогу быть «домашним» - я бандит.
- Я давно знаю твою тайну, не смотря на то, что ты так тщательно её скрывал. - Уехала с тобой, бросив бедного Тюрю в ночи вовсе не из-за Америки. Знаешь почему? Ты сказал, там у Таньки: «Хочу быть твоим». Ты никогда не касался моего тела. Любовь ли это? - После последнего признания ты усыпал белыми розами комнату, где ты рисовал меня обнажённой. Портрет так и останется на чердаке и его никто не оценит, а ведь это шедевр и ты знаешь, что я права. Зачем ты оставил вчера записку: «Останься»? Теперь ты говоришь, что снова уезжаешь, мучаешь меня. Зачем?!
- Ляля, милая любимая, - он схватил её за хрупкие плечи, крепко прижав к своей груди. - Я не могу бросить всё, прости минутную слабость - не имею права тронуть тебя, Рыжий довезёт до дома. Прости.
Теперь, уезжаю на долго, меня разыскивают и могут арестовать, я не хочу сделать тебя несчастной. Прощай.

Он ласкал её так, как никто и никогда, ни до, ни после - за всю её долгую жизнь... Это было первой и последней их близостью. На утро они расстались навсегда.

Тюря принял её, успокоился, и когда, у неё родилась дочь, стал счастливым, примерным отцом. Она же всегда была одинока, и уже не мечтала об Америке, вышивая крестиком купола в Листах, глядя на маленькую Вальку, думала о безысходности и желала одного - смерти.
Вы спросите: - Откуда я это знаю про Лялю?
Знаю и все!
05 12 06.