Недавно перечитывала А. Вознесенского и наткнулась на это стихотворение:

Медсестра Тоня, дело молодое,
сказала – за полотенцами…
Крыса в родильном доме
проела щеку младенцу.
«Сейчас введем против шока
Я одна, а крыс много…»
Крыса, почти с дипломом,
крыса, забывшая Бога,
крыса в родильном доме
проела младенцу щеку!
Крыса мы, все долдоним,
все обо всем высоком.
Крыса в родильном доме
проела щеку младенцу!
Спасаем людей на льдине,
на Марс засылаем проекты,
Крыса в доме родильном
младенцу щеку проела.
Крыса в доме родильном
Проела младенцу щеку.

Дай Бог тебе, Тоня сына.
Храни его, ради Бога.

А я и не знала тогда, что рожала именно в этом роддоме.

Когда-то в детстве мой дед (испанец, бывший военный мо-ряк), заменивший мне отца, учил: «Хочешь чего-то достичь – борись!»
Вот с тех пор и борюсь, сколько себя помню. За жизнь, ме-сто под солнцем, за завтрашний день, да мало ли за что.
Воин я. Явно в прошлой жизни была эдаким Шварценеггером. Воин – одиночка, воин-победитель. Ура! Happy end…
Правда до аплодисментов мне еще далеко. Хотя кто знает?
Ой! О чем это я? Ах, да! О том, как я рожала.
Дело было в феврале. Зима, холод, на работу – на двух ав-тобусах, как селедки в банке. Хоть бы раз кто место уступил! Да я не об этом. Главное - у меня будет сын. Почему сын, поясню. Дар у меня такой, иногда точно знаю, что со мной случится, ко-гда и где.
Я воин-одиночка с даром предвидения. Почти что Ванга с бластером. Что будет мальчик, знала без всяких УЗИ. А зачем мне это самое УЗИ, если врач из ЖЭКа, узнав, что срок семь не-дель, округлив и без того, огромные, как у совы, глаза, строго скомандовала: «К глав. врачу!»
Я покорно направилась к указанной мне двери. «Коронелли рожать! Вы что, с ума сошли?» - услышала я голоса. Через ми-нуту дверь широко распахнулась. Толстая тетка с белыми, крашеными волосами, замотанными в пучок, очки в пол-лица. «Дело – труба», - мелькнула мысль.
- Вот направление в Институт матери и ребенка. Вы на себя посмотрите! Куда Вам рожать? Аборт и точка!
«Сопротивление бесполезно», - подумала я и трясущимися от страха руками взяла листок.
Тот самый знаменитый институт. «Ну, думаю, сейчас «све-тила» докажут этой тетке, что рожать необходимо». Зря надеялась.
- Нет! - хором сказали два генетика, с виду умных, бегло просмотрев предоставленную мною выписку.
- Даун! – вынесли приговор.
Я вышла в коридор, меня трясло. Правильно, у меня может родиться только псих. Я схватилась за рукав проходившего ми-мо старичка в белом халате, как за спасительную соломинку.
- Меня - на аборт, - реву я, - даун, ууу!
- Дитя мое, кто даун? А ну-ка пойдемте.
Осмотрел, и тихо мне на ухо:
- Рожайте себе на здоровье. И не такие рожают. А в кон-сультацию – ни-ни, нервы-то не железные, поди.
Я, кивая головой, говорю:
- А диагноз?
- Да плюньте вы на все. Ешьте витамины и рожайте. Ясно?
«Ну, думаю, витамины я люблю».
- Спасибо Вам, доктор!
Прошло восемь месяцев. Бужу мужа.
- Пора. Поехали.
Роддом близко.
- Что вы, девушка? Мы вас взять не можем. Срок-то ма-ленький. Поезжайте в специализированный роддом.
- Как маленький? – я в недоумении.
Опять в «скорую» и вперед! “Фигаро - тут, фигаро – там”. Из спеца меня отправили обратно – срок вдруг оказался в норме.
- Это опять вы? Мы же сказали…
Муж молчит, а я, блин, по натуре воин-одиночка. Мой ку-лак ударил по столу и чашки с чаем, подпрыгнув, жалобно звякнули.
- Остаюсь!
Сорочка была в дырочку, как сейчас помню. Одеял и про-стыней вообще не было. Из окна дует, а дверь закрывать нельзя. Камера пыток прямо! Никого, медперсонал вымер.
- Доченька, ты что мерзнешь? – окликнул меня рабочий в синем халате.
- А вы кто?
- Лифт ремонтирую. Я сейчас… Вот вам два одеяла, грей-тесь.
И пошел, ругаясь, на чем свет стоит. «Мир не без добрых людей», - подумала, я, засыпая перед рассветом. Но поспать не удалось.
Безжалостная медсестра тормошила: «Пора на УЗИ!», еле разомкнув глаза, поплелась в кабинет.
- Это вы Коронелли? А я вам не скажу, кто у вас будет - объявляет «добрый» доктор, ехидно улыбаясь, сверкнув бело-снежными зубами.
- Почему? – устало спрашиваю, не удивляясь уже ничему.
- Зачем вы стучали кулаком по столу? – мстительно отвеча-ет он.
- Не надо. Скоро сама узнаю, - гордо парирую я. «Вот гад!»
- Ах, вот вы какая?
Предродовая палата. Лежу. Рядом – девушка, с опытом, со-ветует:
- Кричи, а то никто не подойдет.
- Что кричать-то? – вспоминаю Кэт из «Семнадцати мгнове-ний весны». Мюллер ее раскусил: она мама кричала по-русски. Значит, буду кричать по-испански. Но тут волна боли захлест-нула с такой силой, что я заверещала как свисток. «Какая мама?»
Даже охрипла. Сама не ожидала. Я же воин-победитель. А они, как известно, не визжат. Потом три дня весь роддом прихо-дил посмотреть на меня, как на местную достопримечательность. Вот она – слава.
- Ой! Лезет! И-и-и! - прибежала медсестра.
- Давай вставай, хватит орать, иди вон в ту комнату.
- Я не могу, ребенок выскочит.
- Ничего.
- Мне бы каталку.
- Сама дойдешь.
Иду, даже бегу. Лезу, как скалолаз, на высоченную кровать, придерживая свой огромный живот.
- Помогите, трудно же.
- Ничего, сама, сама. Как рожать – трудно, а как (мат опус-кается), то, как кролики.
От хамства теряю дар речи.
- И-и-и!
- Ох, оглушила. Тужься.
- Не могу, сил нет. Обещали же кесарево.
- И так сойдет, тужься.
«Я воин», - вспоминаю в перерывах между схватками. Беру командование на себя.
- Делайте мне надсечки, ребенок задохнется, - ору.
- Нет, тужься.
- Делайте! И-и-и!
Спорить нет сил. Боль – дикая. Но я не уступаю. Победите-ли не сдаются! И тут я отрываю железную ручку от кровати. У акушерки истерика.
- Сломала! Инвентарь! Ах, ты …!
Надсечки сделаны, боль ушла. Спать…
- У тебя мальчик, смотри.
- Знаю, - говорю сквозь сон.
Меня – на каталку, в очередь часа на четыре, «зашиваться», как объяснил народ.
Лежать в коридоре почти голышом – ерунда по сравнению с рыжим хирургом, похожим на таракана и фашиста одновре-менно. «Шил» без наркоза для быстроты процесса.
Мужу сказали, что я и сын умерли. Похоронив нас мыслен-но, он просидел всю ночь в приемном покое. А куда идти – жизнь кончена. И только утром пробегавшая мимо медсестра сказала:
- Живы. Перепутали.
Когда мне, наконец, принесли сына в палату, прижав к гру-ди его крошечное хрупкое тельце, я подумала: «Вылитый Пушкин, надо же! Как мне повезло! Мой кудрявый сын, я так тебя люблю!»