Вот они. Стоят прямо предо мной: глаза, подбородки, руки. Ничего примечательного – их можно встретить в любое время дня в любом закоулке этой местности. Они, словно выкрикивают тебе: ты не должна быть тем, что ты есть. У них нет ни возраста, ни пола, и в этом смысле они универсальны как инструмент в борьбе с дискриминацией. Однако эти двое меня навели на мысль о том, что человек – продукт скоропортящийся и при неблагоприятных обстоятельствах белила на его фасаде моментально дают трещины, и сквозь эти трещины можно разглядеть, что за тёмные воды бегут в руслах его души.
С годами каждый из нас становится похож на мебель из салона антиквариата – бог знает, какая кровь была пролита на её обивку – но с одной лишь разницей: цена на человеческий гарнитур уменьшается пропорционально течению времени. Я подумала: а кто его знает? Не смотря на всю призрачность ситуации, сию минуту возьмут меня за шкирку, да и втиснут в прокрустово ложе своего непреложного закона, о котором до сих пор я только предполагала; вырваться из его когтей будет не так-то просто, если не сказать больше - невозможно. Смешно, но остаток жизни придётся достаивать где-нибудь на полках исторической кладовой, гипсовым истуканом с отколотой горловиной, как у опрокинутого вазона у входа в муниципалитет. Взамен выдадут инвентарный номер, чтобы при описи, не дай бог, не затерялась, ибо всё должно подлежать учёту. Придут новые хозяева, после смерти старых, разберутся, что куда. А пока, извольте.
Внезапно я почувствовала, как враждебность нахлынула на меня и оглушила, словно штормовая волна; я ощутила себя физически разбитой; мне смертельно захотелось спать, столетье или два – сколько потребуется для того, чтобы кости превратились в прах, мелкий, словно цветочная пыльца ; я завидовала камню, облаку, тени на стене, всему неодушевлённому в природе. Ничто из этого мертвенного мира не догадывалось о своём существовании, не испытывая ни страха, ни разочарования, но между тем продолжало быть, а значит – владело формулой бесконечности, и никого из чужаков не допускало до своей сердцевины. Я не могла смириться с мыслью о врождённой привилегии самого заурядного камня над человеком. Отчего камню дано прожить столь счастливую жизнь, не стесняясь своей наготы, не боясь оказаться убитым во сне от удара медной чернильницей по голове или разорванным на кровяные брызги во время столпотворения у городской ратуши религиозным фанатиком, уверовавшим, что его бог есть тот единственный колодец, в коем вода чиста. Самое худшее, что могло приключиться с этой твердыней – стена, в которую замуруют очередную порцию великого пепла. За какие такие заслуги камень не должен страдать, как, например, приблудная дворняга в лесном массиве, которую приучили кормиться с руки? Каждому она откликается на зов, и в одно прекрасное утро её найдут поверх мусора и нечистот со вспоротым брюхом.

Я не знала, что от меня хотят эти типы, но по тому, как гадко улыбнулся белобрысый, я поняла, что дела мои могли бы обстоять и получше. Я начала перебирать все ошибки, которые совершила за последние дни, но, кроме, отправки рукописи с главпочтамта своему агенту, на ум ничего не приходило. « Абсурд, кому нужны мои записи?», - подумала я. « Тогда что же? Неужели они следили за мной с самой автомобильной стоянки?» У меня не было при себе денег, но они-то этого не знали. И вдруг меня поразила догадка: «Ну, конечно! Зачем я только подписала тогда это проклятое письмо? Уже второй год дело не двигается с мёртвой точки, а люди исчезают один за другим, словно и не бывало. Яма, поглощающая их, бездонна, и способна переварить тысячи и не таких, как я».
Они с минуту разглядывали меня, один закурил сигарету. Звать кого-либо на помощь было делом бесполезным – слишком далеко я забралась, да и кто захочет рисковать головой в таких обстоятельствах?
«Никому ненужный героизм становится могилой для самого героя».
Я силилась вспомнить, кому могло бы принадлежать это высказывание, но так и не нашла в своей картотеке ни единого подходящего для него автора. Ужас вдруг навалился на меня всей своей тяжестью; я почувствовала, как сердце бьётся пойманным в ладонь насекомым.
На мгновение я закрыла глаза и увидела вязкую массу, похожую на туловище гигантского морского ската, покрытого слизью зеленовато-серого оттенка. Он медленно передвигался по поверхности илистого дна. Позвоночника у него не было вовсе, и глаз не было, но зато повсюду была гибкая, упругая плоть. «Зачем я должна заниматься всем этим, вместо того, чтобы просто жить?» Последние слова мне показались настолько простыми, до несуразности, что никак не могли стать ответом на мой вопрос. Это был кошмар, из которого невозможно было выпутаться, как из паучьей слюны.
Какое огромное расстояние лежит иногда между двумя ветвями одного дерева – в миллиарды световых лет! Внешняя оболочка моя мало, чем отличалась от обстановки, что её окружала, напротив она всё ещё вписывалась в динамику вещей, продолжающих день ото дня вытаптывать последнюю, жухлую траву земной поверхности, но, каждая клетка этой живой оболочки ощущала себя отторгнутой организмом, случайно породившим её маленькое, упорное «Я». Всё это очень смахивало на зарисовку: человек стоит на мосту и глядит на реку, будучи не в силах оторвать от неё взгляда. Час глядит и другой, а вокруг – люди прогуливаются по вечерней набережной, под оранжевыми фонарями, но человеку нет ни до кого дела, он не слышит ничьих голосов. А в воде звезда качается, и никогда до той звезды не дотянуться рукой; и есть у только он сам, и его выбор: либо речная вода, словно посыпанная толчёной черепицей кровли, либо место в трамвае, с несуществующим номером, пока тот трамвай не упрётся своим крутым лбом в тупик.

Бармен принёс блюдце, на котором, свернувшись, лежал чек.
– Пятьдесят рублей,- сказал он любезно.
За столиком справа, как-то обмякнув всем телом, сидел человек – по его лицу можно было догадаться, что он пьян. Рядом стояла наполовину пустая бутылка коньяка. Человек тупо смотрел в окно, не поворачивая головы на происходящее в зале. Поодаль веселилась компания студентов - один из парней норовил залезть рукой девице в расстегнутый ворот блузы.
Я вдруг страшно разозлилась, что у меня нет, и не может быть при себе пистолета.
Мне бы доставило удовольствие прикосновение его холодного, брезгливого металла. Вместе с ключами от дома я вынула из кармана несколько купюр и положила на блюдце. Я сказала так громко, чтобы все присутствующие могли слышать мой голос:
- Ну что ж! Идёмте.

28.03.06-5.04.06